Интервью журналу “Canadian Slavonic Papers”

/Vol. XXXVI, Nos. 1-2, March-June 1994/

ON REINTERPRETING “RED CAVALRY”

CSP: В свете недавних событий в России и распада СССР следует ли по-новому подойти к интерпретации «Конармии»?

I.A.E.: Это интересный и сложный вопрос, поскольку предлагается сопоставить два явления, относящихся к различным сферам: политическое (точнее говоря, геополитическое) неординарное событие и неординарное художественное произведение. Какой критерий избрать: художественный (эстетический) или же политический (прагматический)? (P.142). Можно, подобно Юрию Живаго, революцию (политическое событие) видеть как некий эстетический художественный феномен, сотворенный гениальными демиургами-авторами. С противоположной стороны – сотворенной бездарными недоучившимися ремесленниками, ни на что другое, кроме «потрясения основ», не способными, а потому испытывающими комплекс неполноценности и комплекс преследования.

Можно, напротив, подойти к оценке и интерпретации бабелевского шедевра как к политическому документу. Тогда его оценка будет меняться действительно в зависимости от той или иной политической конъюнктуры «малого времени» (пользуясь терминологией М.М. Бахтина). Но и в этом случае возможны два противоположных варианта ответа – в рамках единого подхода. И эти варианты впрямую зависят от наших аксиологических координат: оценивать распад страны как нечто безусловно позитивное, либо же как трагедию большинства, порожденную злой волей бывшей республиканской номенклатуры (Ельцин, Кравчук, Снегур, Назарбаев и другие) – в ее борьбе с номенклатурой этажом выше – общесоюзной (Горбачев).

CSP: Ну, скажем, я принимаю одну из этих крайних точек зрения. Как этим мотивировать новую интерпретацию «Конармии», какое влияние окажет данная точка зрения на мою интерпретацию?

I.A.E.: Влияние, конечно, здесь не прямое, а опосредованное: либо я принимаю революционные ценности как ценности этически положительные, а революционное насилие оправдывается в моих глазах допущенными ранее несправедливостями. В таком случае мне ближе агитационная публицистика Бабеля в газете «Красный кавалерист», нежели значительное «смягчение» этой непримиримой революционной позиции в художественном цикле. Тогда, очевидно (P.143), я вижу «отступника» Бабеля глазами Лютова. Но возможна и иная позиция, с точки зрения которой эта разница между рассказчиком и автором все-таки разница в оттенках, а не по существу: отличие, которое лишь подчеркивает их революционную общность взглядов. Подобно тому, как, с определенной точки зрения, разница между Горбачевым и Ельциным и вся их вражда – малосущественны, ибо и тот, и другой – в прошлом крупнейшие партийные функционеры.

CSP.: Есть интерпретации «Конармии», в которых утверждается, что в этом произведении Бабель не воспринимал революцию как благоприятное явление, а, скорее, как разрушительную силу сомнительного характера. Закономерность такого взгляда можно усмотреть в том, что «Конармия» Бабеля так долго не издавалась после 1936, и что после реабилитации Бабеля в 50/60-ые годы его пришлось чуть ли не снова реабилитировать несколько лет назад. Как Вы смотрите на связь «Конармии» с русско-советской культурной, органична ли она?

I.A.E.: На мой взгляд, в «Конармии» необходимость «защиты Революции» ни на секунду не подвергается сомнению. Бабелевское произведение – настоящий шедевр советской культуры (наряду с произведениями Ильфа и Петрова, Зощенко, Олеши и др. выдающихся советский авторов).

Сам феномен советской культуры – в частности, ее отношение к культуре русской, базирующейся на православных христианских ценностях, еще недостаточно изучен. Не очень ясны ориентиры этой культуры, ее нравственные ценности и антиценности, ее отношение к тоталитаризму, ее связи с эстетикой «революционных демократов» XIX (P.144) века и так далее. Надеюсь, что отчасти пояснит ситуацию совместный проект Томаса Лахузена (США), Евгения Добренко (США) и Ганса Гюнтера (Германия), в котором предполагается обсудить Глоссариум литературы социалистического реализма. Это весьма обширный проект, рассчитанный на три года.

CSP.: Какие рубрики имеет Глоссариум литературы соцреализма?

I.A.E.: Предполагается систематическое описание практически всех аспектов развития и функционирования соцреализма. Назову только несколько тем: «СР и утопия»; «СР и ницшеанство»; «Инфантилизм» (связанный с положительным героем); «Покаянная статья»; «Социальный заказ»; «Уклоны» и др.

CSP.: Кроме широко известных «классических» произведений («Разгром», «Цемент», «Как закалялась сталь»), будут ли другие менее известные произведения фигурировать в этом обсуждении? Будет ли «Конармия» обсуждаться в рамках этого проекта? И должна ли?

I.A.E.: Я не могу поручиться, что «Конармия» не возникнет в каком-то контексте на этом обсуждении, но для меня очевидно, что она не является произведением социалистического реализма. Что же касается широты материала, то в этом проекте впервые вводится и систематизируется огромный и новый историко-литературный материал, который был недоступен для ученых в связи с закрытостью советских архивов. (Р.145)

Если же вернуться к бабелевскому циклу, то необходимо отметить, что, как известно, «Конармия» сразу же после ее появления вызвала ожесточенную полемику. Это произведение, конечно же, не вмещается целиком в ортодоксальный большевизм победившей партийной группировки.

Однако же, из этого отнюдь не следует, что «Конармия» находится вне советской культуры: ведь, например, Лев Троцкий тоже не вписался в советскую действительность конца двадцатых годов, из чего отнюдь не следует, что один из вождей революции – контрреволюционер и безвинно пострадавший человеколюбец и гуманист.

Для многих поколений советских читателей (например, для меня самого лет 15-20 назад) «Конармия» помимо художественного совершенства, имела такое безусловное достоинство, как иной философский и этический подход к революционному насилию, нежели у подавляющего большинства книг других советских авторов. Таким образом, ее ценность изначально определялась не только чисто эстетическими критериями. Но, конечно, потому она и находится в духовном поле советской культуры, что ценность Революции для автора – безусловная ценность. Печалиться можно только об «издержках» революционного процесса, о тех «щепках», которые летят, когда «лес рубят». Конечно, авторская позиция в цикле – неоднозначна.

CSP.: Амбивалентна ли она?

I.A.E.: Я лично считаю, что Бабель берет на себя ответственность за рассказчика и связанную с ней вину. Думаю, что автором «запрограммировано» заведомое этическое несоответствие между стремлением Лютова «без врагов жить» (Р.146) и его же воистину лютыми статьями в «Красном кавалеристе», призывающих «красных бойцов» к беспощадности и тотальному уничтожению врагов революции. Я попытался написать об этом в статье «Этическое и эстетическое в рассказе И.Бабеля» (Сокращенный вариант опубликован в журнале «Филологические науки». 1993. № 1. Полностью эта работа вошла в первую в России совместную монографию о «Конармии»).

Однако же неоднозначность авторской позиции не беспредельна. Не только Лютов, но и сам Исаак Бабель, безусловно, находится на красной стороне баррикад. Я полагаю, что в сегодняшней России, пытающейся освободиться от мертвой хватки советского коммунизма (который для большинства жителей страны был ничуть не лучше фашизма), этот факт не может быть нейтральным. Точно так же, как для Германии, освобожденной от фашизма, не мог быть нейтральным в 1945 году любой факт соучастия в фашистском геноциде (или факт борьбы с ним). Поэтому, я думаю, переоценка всего корпуса советской культуры (а не только ее сердцевины – социалистического реализма) – хотя отчасти совершается, но еще в должной мере не совершена. Хотя направление пересмотра очевидно.

В годы «перестройки» было реанимировано надуманное противопоставление «плохого» советского (сталинского) советскому «хорошему» (ленинскому). В то время как действительные противники советизма – проигравшая в гражданской войне сторона – продолжала дискредитироваться всеми доступными и не совсем чистыми способами. В частности, словечко «контрреволюционер» очень многими воспринималось как отрицательно оценочное.

По-видимому, переоценка «Конармии», иная ее интерпретация будет связана с переоценкой всего советского периода российской истории. Эта переоценка возможна и научно корректна именно теперь, когда этот период, можно сказать, завершился. Теперь уже можно его рассматривать как единое целое. Как единое целое может быть рассмотрена и советская культура.

CSP.: Т.е. советская литература вместе с другими видами искусства?

I.A.E.: Да, именно так. При переоценке советской культуры в целом рецепция «Конармии» будет совершенно иной. Если ранее читателю бросалось в глаза качественное отличие этого произведения от сопутствующих ему других произведений советской литературы на русском языке, то теперь все больше бросается в глаза сходство, близость бабелевского текста другим текстам советских двадцатых годов. Просто завершилась советская эпоха и закончилась советская культура. Полемика вокруг «Конармии» в двадцатые годы сегодня уже воспринимается как полемика в партийном кругу среди «своих», как полемика внутри единой советской тоталитарной культуры. Нюансы в оценке революционного насилия, которые порой приходилось оплачивать ценою собственных жизней, сейчас, когда тоталитарная эпоха уже завершалась, уже не могут восприниматься как голоса различных сторон: это, скорее, голоса, отличающиеся лишь тембром, а не существом. Ведь «спорят» между собой «победители», в значительной мере единомышленники.

Еще несколько лет назад утверждения, что Троцкий (или, например, Киров) могли бы быть мягче, нежели Сталин. Были популярны в кругу советской интеллигенции. Но сейчас, мне кажется, становится все явней, что все эти люди исповедовали одни и те же принципы, а их борьба между собой на самом деле объяснялась только борьбой за лидерство внутри единой антигуманной коммунистической группировки, поработившей страну, в которой победил на тот час сильнейший.

Вероятно, в очень скором времени и «Конармия» Исаака Бабеля потеряет всякое значение как феномен этического противостояния советскому режиму (Р.147) и тоталитарной модели культуры, а будет рассматриваться как феномен эстетический, художественный, как шедевр Мастера, стилиста, который находясь внутри советской культуры и разделяя очень многие советские стереотипы, подобно так называемой «советской интеллигенции, рожденной Октябрем», смог все-таки создать мифопоэтическую модель раннего советского космоса: особого типа цивилизации, рожденной кровью и завершающейся, как мы видим сейчас, кровью же – на бескрайних просторах бывшего Советского Союза.

CSP.: Судя по вашим словам, после споров этического порядка, останется для русской литературы одаренный писатель, наследию которого суждено долго жить.

I.A.E.: Видите ли, вне зависимости от нашего к нему этического отношения, поход красной Конармии по истерзанной бывшей Российской империи, превращенной в СССР, продолжавшийся семь десятилетий, наконец, завершен. Завершение смертоносного похода – это разрушение единой страны. Бабель присутствовал в начале этого похода, став его гениальным летописцем, мы же присутствуем в конце похода – в качестве очевидцев. Будем надеяться на то, что найдется летописец и этого драматического финала; но для этого недостаточно быть очевидцем, для этого нужно быть мастером слова, каким и является Исаак Бабель. (Р.148)

Текст, прозвучавший в интервью, но не вошедший в печатный вариант, опубликованный в “Canadian Slavonic Papers”, набран жирным шрифтом. Английская версия того же интервью, также опубликованная в CSP, нами опущена.