ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ. 2005. № 5. С.114-118.

 

И.А. ЕСАУЛОВ. ПАСХАЛЬНОСТЬ РУССКОЙ СЛОВЕСНОСТИ.  М., 2004

 

            Новая книга И.А. Есаулова принадлежит к ряду литературоведческих исследований, которые утверждают очевидную, казалось бы, истину: русская литература укоренена в православной традиции.   Однако утверждение этой очевидности в филологии является  “встречным течением” по отношению к преобладающему в последние полтора столетия явлению – стремлению отменить принцип традиционности и преемственности в культуре как основополагающий и на его место поставить революционное отрицание, утверждая разрыв и отмену прежнего как первостепенный фактор в  развитии литературы. Но развитие есть развитие чего-то, как сказал бы А.Ф. Лосев. Это “что-то”, пребывающее как инвариант во всех вариантах, собственно традиция в ее многообразных проявлениях, метаморфозах и псевдоморфозах становится объектом исследования в рецензируемой книге.  Автор развивает свои концептуальные теоретические положения, впервые обоснованные им еще в монографии “Категория соборности в русской литературе” (Петрозаводск, 1995).

 Пасха в русской христианской культуре предстает в книге не только как мотив  или жанровый признак, но как доминантный феномен, определяющий строй сознания русского человека.  При этом юнгианский термин “арехтип”, обозначающий всеобщие бессознательные модели, подвергается автором книги радикальному переосмыслению: он трактуется   как “культурное бессознательное: сформированный той или иной духовной традицией тип мышления, порождающий целый шлейф культурных последствий, вплоть до тех или иных стереотипов поведения” (с.12).

“Пасхальность”  и понимается в книге как проявление православного “культурного бессознательного”, определяющее тип национальной духовной личности.  Понятие пасхальности И.А. Есаулов обосновывает, обобщая и развивая   высказывания ряда отечественных мыслителей о значении Пасхи для русской культуры: в православном христианстве, в отличие от западного его варианта, акцентируется не человеческое, но божественное в Спасителе, не земные упования,  но спасение и небесное воздаяние, соотносящиеся с Его смертью и Воскресением. Эти характерные черты русской духовности выявляются в книге И.А. Есаулова в противопоставленности пасхального архетипа – рождественскому,  органичному для западной культуры. 

Теоретическая концептуальная направленность нового исследования ученого, содержащиеся в нем широкие и глубокие обобщения, разрешение [114] целого ряда дискуссионных сложнейших литературоведческих проблем, убедительная, доказательная полемика с претендующими на общезначимость штампами советского и постсоветского литературоведения, порой высказываемыми и весьма авторитетными в филологии именами, – все это основывается на скрупулезном анализе целого ряда вершинных произведений русской литературы - Пушкина, Гоголя, Достоевского, Толстого, Островского, Блока, Горького, Есенина, Платонова. Не случайно ряд исследуемых текстов открывается в первой главе книги “Словом о Законе и Благодати” митрополита Илариона. Как подчеркивает И.А. Есаулов, оригинальная русская словесность промыслительно  начинается с пасхальной проповеди, тема которой предпочтение небесной Благодати  земному Закону.

Исследователь показывает, как именно “память” пасхального архетипа проявляется в литературных мотивах, сюжетах, жанрах.   Таким образом высвечиваются различные проявления пасхального духа в русской литературной традиции, и при этом подтверждаются предпосланные ряду конкретных наблюдений теоретические утверждения, значимые для литературоведческой теории. Это, во-первых, необходимость учитывать пасхальный сюжет как особый тип сюжета, наряду с кумулятивным и циклическим. Этот тип сюжета задан евангельской притчей о Блудном сыне, – сюжетом   завершающимся пасхальным веселием, радостью прощения. В русской классической литературе эта сюжетная модель, действительно, более чем продуктивна – и здесь И.А. Есаулов задает будущим исследователям весьма продуктивную тему.  Во-вторых, как особый тип хронотопа необходимо учитывать пасхальный хронотоп. В-третьих, существенен в жанровой системе русской литературы пасхальный рассказ, в системе мотивов – пасхальный мотив. 

Автор исследует проявления в художественной литературе традиции юродства, понимая его не как не как эксцентрическое отклонение от “нормы”, а как ее своеобразное восстановление. Юродство  как радикальное отвержение “здешнего” мира, присущее именно пасхальному архетипу, в русской традиции соприродно  святости, в отличие от внешне похожего, но внутренне противоположной ему традиции шутовства. Автор убедительно показывает необходимость теоретического пересмотра в литературоведении  соотношения “официальной” и “неофициальной” культур.    Закономерно поэтому, что  И.А. Есаулов полемизирует с бахтинской концепцией   карнавализации в литературе: карнавальная общность может быть мыслима и как легион (обезличивающее единство) и как соборность (единство личностей), то есть  в духовной двойственности, и требование различения этих двух типов есть существенное полемическое развитие бахтинской концепции в рецензируемой книге. Например, [115] понимание “голосов”  героев Достоевского как граней единой Божией правды о мире, которая на земле возможна лишь в ее соборной полноте, а “полифонии” как “секулярно-научного, литературоведческого, аналога понятия соборности” (с. 282), предложенное И.А. Есауловым, есть по сути дальнейшее развитии литературоведческой теории Бахтина, органичное ее внутренним интенциям.  Думается, прояснение недоговоренностей в бахтинской теории через включение ее в христианский контекст понимания есть одно из существенных достоинств книги.     

В рассматриваемой монографии  автор,  анализируя  смысл того или иного произведения на фоне православной традиции, открывает нечто существенное в досконально изученных, казалось бы, текстах. Так,   “Гроза” Островского прочитывается как пьеса о грехе, покаянии, наказании и прощении. Тщательный анализ пьесы показывает, что ценность этих категорий безусловна для каждого без исключения персонажа, различие же между ними выявляет те “многоразличные стороны русской души” (с. 206), о которых проникновенно писал еще А. Григорьев.  Повесть Пушкина “Капитанская дочка” интерпретируется  не как произведение об антагонистической  борьбе двух противоположных социумов, но как  сложное единство русского мира с присущем ему взаимодействием “дворянского” и “простонародного”, что проявляется, например, в “диалоге” книжных и фольклорных эпиграфов к главам повести.

Поэтика Гоголя  рассматривается  в связи с религиозными корнями его творчества, Так, сама композиция “Выбранных мест” истолковывается как своего рода авторское и читательское “паломничество к Пасхе” (с. 238). Поэма “Мертвые души” рассматривается  как движение к преодолению апостасии  (отсюда трансформация тройки Чичикова в тройку, “вдохновенную Богом”, соотношение между которыми подобно соотношению России и Святой Руси). Это превращение в финале “Мертвых душ” и есть “Божье чудо”, своего рода воскресение “мертвого душою” героя.  Подобного же воскресения – но уже зрителя – очевидно ожидал Гоголь, завершая свой “Ревизор” немой сценой.

Скрупулезный, детализированный текстуальный анализ в книге И.А. Есаулова есть ее безусловное достоинство. Автор точен и корректен в интерпретации произведений, сюжетов и мотивов, мельчайших “атомов” художественного текста,  в его построениях  отсутствует произвол капризной критической мысли, столь характерный для нашего времени, и при самом придирчивом прочтении мы не найдем (за редчайшими исключениями) натяжек в исследовательской версии, автору книги безусловно удается избежать искушения “подгонки” материала под свою концепцию.  [116]

Несколько глав  книги посвящены исследованию трансформаций и псевдоморфоз  как пасхального, так и рождественского архетипов в литературе XX столетия. Особый интерес представляет анализ поэтики А. Платонова, герои которого, согласно исследователю, словно располагаются  “между” красной звездой, имеющей отношение к рождественскому началу, хотя и несводимой к нему, и православным  крестом.

Таким образом, автор книги в пятнадцати ее главах рассматривает историю отечественной литературы начиная с пасхального “Слова о Законе и Благодати”   и завершая пасхальным романом Б. Пастернака “Доктор Живаго”. Таков последний пункт интеллектуального “паломничества”,  которое совершает читатель вместе с автором книги.  И если даже читатель не вполне разделяет аксиологические исследовательские установки, то он непременно найдет в многоплановости и богатстве идей автора те мысли, которые не оставят его равнодушным. В целом, на первый взгляд, складывающаяся из ряда фрагментов картина в рецензируемой книге являет некую общезначимую целостность. Пасха в русской классической литературе предстает как доминантный архетипический образ, действующий в ней в многообразии форм и проявлений, а в советский период подвергаясь с той или иной степенью глубины трансформациям и псевдоморфозам.

Весь материал книги доказывает, что стремление к адекватности понимания, базирующееся на необходимости согласования исследовательской установки с доминантной для русской культуры православной системой,   может стать основанием принципиально нового  научного подхода в гуманитарной сфере. Подобные утверждения были не раз высказаны и обоснованы в прежних работах И.А. Есаулова, и его новая книга убедительно демонстрирует, что названная позиция оказалась   плодотворной. Сама же по себе открытость и явная выраженность аксиологической и духовной позиции автора сочетается в книге со свободой от каких бы то ни было односторонностей. В полемических фрагментах исследования, всегда отличающихся  логичностью и основательностью, показательно высвечивается, как именно резкое несоответствие аксиологических установок исследователя и исследуемого автора становится  причиной целого ряда аберраций в восприятии художественных произведений. Стремление к редукции собственно христианской компоненты в литературе весьма заметно  в постсоветское время, и этой тенденции противостоит новая книга И.А. Есаулова, каждая из пятнадцати глав которой убедительно демонстрирует продуктивность  исследовательской позиции автора. Поскольку же все без исключения художественные произведения, анализируемые исследователем, это [117] произведения “первого ряда” русской словесности, новая книга, думается, будет востребована и в практике университетского преподавания литературы. [118]

 

Т.А. Кошемчук (Санкт-Петербург)